Послеразводная «скорая помощь»

 

Бедные дети: крик о помощи или реакция на развод. Бедные родители: им тоже нужна помощь. Почему родители верят в то, что развод не причинил ребенку большого вреда? Чувство вины или ответственность за вину? Надо говорить о чувствах. Усиление старых симптомов. Спонтанная травматизация. Симптомы: опасность или шанс? Невротические симптомы и развитие характера.

 

Бедный ребенок! Он любит обоих родителей.

 

Вы скажете, что так и должно быть. Мы все в этом убеждены, во всяком случае, до того момента, пока речь касается не тебя и не любви твоего любимого чада к тому, кто стал твоим врагом.

 

Известно, что, если в силу жизненных обстоятельств ребенок перестает любить одного из родителей, его психическому развитию грозит серьезная опасность. Почему? Да потому что предшествует этому, как правило, огромная боль, ребенок чувствует себя нелюбимым, ненужным, преданным, брошенным на произвол судьбы. В этом юном возрасте, теряя любовную связь с самым близким человеком, он теряет себя, и в нем умирает способность любить. Кто вырастет из ребенка, который не научился любить?

 

Итак, при разводе ребенок прежде всего испытывает страх. До сих пор любовь была непреложной составной частью его жизни. «Мама и папа любят меня, и они любят друг друга. Благодаря их любви я и появился на свет. И вдруг оказывается, что любовь не вечна, она однажды кончается, мама и папа не любят больше друг друга, значит, и меня они однажды точно так же престанут любить». Сюда добавляется угроза вечной разлуки или уже состоявшаяся разлука, которая грозит стать вечной.

 

От всех этих переживаний ребенок выходит из себя. И он реагирует. Реагирует изменением своего поведения. А как реагируют родители на эти изменения?

 

Восьмилетняя Маша из самостоятельной девочки с собственным широким кругом интересов вдруг превратилась в настоящего «инспектора»: она болезненно контролирует мать и виснет на ней, как трехлетняя. Подруги советуют: «Не позволяй себя терроризировать! Она большая девочка и должна понять, что тебе самой сейчас нелегко...» Но мать чувствует, это не «простые капризы», дочка чего-то боится. Она тоскует по папе и боится, как бы теперь не потерять и маму, поэтому она контролирует, куда мама уходит и когда собирается вернуться.

 

Тогда мать стала по возможности редко выходить из дому — только на работу и обратно, — перестала ходить в гости, предпочитая приглашать подруг к себе, а когда позволяли обстоятельства, брала девочку с собой. По вечерам читала ей сказки, как маленькой, хотя та уже сама прекрасно умела читать и делала это с большим удовольствием. Но эти вечерние часы несли ту защищенность, в которой так нуждался ребенок.

 

Через полгода девочка успокоилась настолько, что сама стала уговаривать маму сходить с подругой в кино. Огромную роль сыграло также и то обстоятельство, что Маша регулярно встречалась с папой и часто разговаривала с ним по телефону. Тогда девочка поняла, жизнь ее хоть и изменилась, но не разрушилась.

 

Мать любящим сердцем почувствовала, что ребенку необходим был этот контроль для восстановления душевного равновесия и, насколько было возможно, позволяла себя контролировать, не усматривая в этом «инфантильного терроризма». Это помогло девочке увериться в том, что мама сильно ее любит и никогда не покинет. А вот если бы мать оставалась дома лишь в том случае, когда дочь в рыданиях бросалась на пол и просила не уходить, девочка действительно сделала бы вывод: я могу хоть как-то защитить свой мир, только если буду вынуждать обо мне заботиться. Под влиянием этого убеждения в будущем развиваются неприятные, до крайности ревнивые, все и всех контролирующие характеры, которые всем так сильно действуют на нервы. Таких людей очень трудно любить. Не говоря уже о том, что человек с таким характером никогда не сможет чувствовать себя счастливым.

 

Пусть у девочки и осталась какая-то доля любви к контролю, но это именно та доля, которая может оказаться ей очень полезной в будущей профессиональной жизни. Одно дело жена, истерично контролирующая мужа, и другое — секретарь или менеджер, умеющий держать все под контролем. В первом случае женщиной руководят неуверенность и страх потери, в другом — убеждение: я в состоянии держать все в руках.

 

Итак, принуждение и контроль — это не одно и то же.

 

Еще один пример. Степа, тоже восьми лет отроду, был страшно зол на своих родителей, когда те разводились. «Еще пару месяцев назад они говорили, как сильно меня любят, а где теперь их любовь? Только и знают, что делить холодильники с телевизорами, а до меня им дела нет, словно я совсем не существую!» Ему казалось, что он остался совсем один в этом холодном мире.

 

К счастью, у Степы был хороший дедушка, который очень любил внука и был в состоянии почувствовать, что в этот момент переживает ребенок. И дед стал проводить с мальчиком много времени. Они вместе ходили в кино и на аттракционы, вместе читали или занимались с конструктором. А главное, дедушка много разговаривал с внуком об «этих родителях», которые в настоящий момент так мало интересовались сыном. Всеми силами он старался смягчить страхи ребенка.

 

Отец уже два месяца жил отдельно от семьи, и сын его почти не видел. Приближался Степин день рождения, но он совсем не радовался, а на вопрос, что ему подарить, вяло отвечал что-то неопределенное. И вот этот день настал. Придя из школы, мальчик равнодушно вошел в комнату, где его ждал торт со свечками. Под столом он заметил какой-то большой пакет, что-то вроде плохо завернутого велосипеда. Вдруг пакет зашевелился, и из него появился папа.

 

Мальчик впервые за последние несколько месяцев почувствовал себя счастливым: он снова был в центре внимания, и родители ради него забыли о своих распрях. Самым замечательным в этой истории было то, что мальчик наконец отправился к папе в гости, а там обнаружил, что у него есть собственная кровать и шкаф для вещей. Теперь они с папой будут проводить вместе много времени.

 

Конечно, Степа до сих пор тоскует по тому времени, когда родители еще жили вместе, и мысль об их разводе причиняет боль, но это не та боль, которая разрушает личность ребенка. Печаль Степы вполне преодолима, потому что он по-прежнему чувствует себя любимым обоими родителями.

 

Эти две истории из практики доктора Фигдора — счастливые истории. Но, к сожалению, они далеко не типичны. В подавляющем большинстве случаев все бывает наоборот, и не потому, что отец и мать не желают быть хорошими родителями. Все дело в том, что подавляющее большинство родителей психически просто не способно реагировать на переживания ребенка так, как это делали близкие Маши и Степы. Изменение поведения ребенка в худшую сторону слишком редко рассматривается как результат переживаний. Чаще всего собственное чувство вины мешает связать его с фактом развода.

 

Петя никак не может простить своей матери, что она отослала отца прочь: ведь он мог бы жить в комнате сына, если маме он больше не мил. Но мальчик сильно боится, как бы мама и его не отослала прочь, как она это уже сделала с папой. Страх грозит раздавить ребенка, и он не находит ничего лучшего, как защититься собственной агрессивностью. Ведь агрессивность — это, по сути, один из способов преодоления страха. Но мать не видит связи между страданием ребенка по поводу развода и его плохим поведением и применяет к мальчику исключительно «штрафные меры». В ответ тот все больше «отбивается от рук», на что мать разражается тирадами по поводу непослушания и «отсутствия крепкой отцовской руки».

 

После развода родителей Лиза так же, как и Маша, боясь потерять мать, пыталась ее контролировать, на что та только раздражалась: «Перестань со своими глупостями! Большая девочка, а ведешь себя, как маленькая!» И во всем обвиняла отца девочки и свекровь — это, дескать, они настраивают ребенка против матери.

 

Дима реагирует на развод депрессией, на что взрослые говорят: «Он просто хочет, чтобы все занимались им одним, это всего лишь способ привлечь к себе внимание». Скорее всего, они не так уж далеки от истины: ребенку действительно недостает внимания, он чувствует себя одиноким, никому не нужным, и его одолевают страхи. Вся беда в том, что он оставлен со своими страхами один на один, никому на всем белом свете нет до него дела. Мальчик понял, что помощи ему ждать неоткуда, отсюда и состояние бесконечной тоски, которую взрослые характеризуют как «лень» и «глупости».

 

Все это происходит оттого, что родители не в состоянии выдержать чувства вины перед детьми, которым неизменно сопровождается любой развод.

 

Это чувство вины невыносимо. Оно требует защиты. Тогда на помощь приходит, прежде всего, уже знакомый нам механизм проекции, то есть когда все хорошее приписывается исключительно себе, а все дурное — «противнику». Тогда и ребенок кажется неблагодарным, «не желающим понять, как мне трудно...», и т. д.

 

Но если набраться сил и отдать себе отчет в собственной вине, то и восприниматься она будет по-другому. Понятно, что в страданиях детей повинны взрослые: ведь ситуации эти, пусть даже невольно, создаем именно мы.

 

Существуют две принципиально разные позиции. Первая: «Я здесь просто жертва, я бедная (бедный), это все он (она), да и ребенок мог бы… и т. д.» И вторая: «Да, я знаю, что причиняю моему любимому ребенку большую боль, и в этой боли виноват (а) также и я. Но у меня не было другого выхода. А это значит, я могу с чистой совестью взять ответственность на себя, потому что знаю: в дальнейшем развод принесет что-то доброе и детям тоже». Ведь при условии продолжающихся интенсивных и полных любви отношений с обоими родителями у ребенка больше шансов для благополучного развития, чем в условиях нескончаемых скандалов или натянутых холодных отношений.

 

Бедные родители в это объективно тяжелое для всех участников событий время тоже обременены большим страданием, что и усиливает драматизм ситуации. Именно это обстоятельство мешает им понять страдание детей и суметь на него должным образом отреагировать. Ведь для того чтобы проникнуться сочувствием к другому человеку, самому надо находиться в достаточно уравновешенном состоянии духа. Если же мы пребываем в страхе и растерянности, помощники из нас никудышные.

 

Спонтанные реакции детей на развод абсолютно нормальны, и отвечать на них должны прежде всего родители. Надежда на помощь психолога или опытного педагога минимальна, во всяком случае до тех пор, пока эту помощь не получат сами родители, то есть пока они не изменят своего отношения к переживаниям ребенка. Как мы говорили, именно родители повинны в страданиях детей, поэтому именно они и должны взять на себя ответственность за это страдание. Аффекты, страх и ужасающие фантазии ребенка направлены исключительно на родителей — прежде всего, это страх потерять их любовь. Мало просто сказать: я, мол, тебя люблю. Сказать это надо так, чтобы ребенок всем сердцем, всей душой в это поверил. Он должен убедиться, что мир вовсе не перевернулся, мама и папа по-прежнему присутствуют в этом мире, и в нем всё еще возможны радость, любовь и утешение.

 

Почему родители с такой удивительной готовностью верят в то, что развод не причинил детям большого вреда?

 

Можете ли вы себе представить, что вас бросает самый любимый человек, уходит от вас навсегда — а вы совсем не переживаете? Или переживаете, так сказать, в известных пределах, и жизнь ваша вовсе не слетает с привычных рельсов? Не правда ли, было бы странно? Или это означало бы, что вы этого человека совсем не любили, он не играл в вашей жизни центральной роли, поэтому вы так легко с ним расстаетесь.

 

У ребенка двое таких людей, он воспринимает их как две половины одного целого, где одна половина никак не может заменить другую: без той целому уже не бывать. И вдруг этот самый любимый человек уходит из дома. «Он не будет больше жить со мной под одной крышей, я не смогу сесть к нему на колени, поговорить или приласкаться, да и вообще, один Бог знает, увижу ли его еще когда...» Если ваш ребенок в подобной ситуации не станет «сходить с ума» от отчаяния, это будет означать, что он и не ждет ничего доброго от жизни с отцом (реже — с матерью) под одной крышей, то есть их отношения уже давно вконец испорчены. А это значит, что детской душе уже нанесен невосполнимый урон: в ней убита любовь.

 

Но родителям часто просто «необходимо» поверить в то, что развод не заставил ребенка слишком сильно переживать, чтобы самим не погибнуть под пластами собственных чувств вины и стыда.

 

В нашей культуре не очень-то принято говорить о так называемых негативных чувствах, мы ничего не хотим о них знать, по крайней мере когда они рождаются в нашей собственной душе. Однако умение (или, вернее, психическая способность) признать за собой право и на «негативные» чувства, а также умение о них говорить относится к показателям высокой культуры чувств, которую именуют эмоциональной интеллигентностью.

 

Мы уже говорили: нельзя вносить запреты на чувства. Запрещать можно действия, но нельзя запрещать ребенку чувствовать. Если ребенок в сердцах, от злости разобьет или сломает что-то, конечно, надо запретить ему в дальнейшем именно так выражать свой гнев, но сам гнев запрещать ни в коем случае нельзя. Лучше всего сказать так: «Я понимаю, что ты сейчас зол, но, пожалуйста, давай поищем другой способ выражения злости — отколоти лучше вот эту подушку...»

 

Только оттого, что мы запретим гнев или злость, они не исчезнут. Мы уже знаем, что чувства не слушаются ни приказов, ни уговоров, у них своя жизнь. Запретами и осуждением мы отнимаем возможность об этих чувствах говорить, их обсуждать, что непременно приведет к развитию в ребенке чувства неполноценности.

 

Нельзя стыдиться говорить о чувствах. Это основной вид помощи, имеющий большое терапевтическое значение. И если ребенок выходит из себя, к этому тоже следует отнестись с пониманием. В этом случае надо помочь ему вербализировать его чувства: «Ты боишься, что папа тебя больше не любит?», «Ты боишься, что мама не будет тебя больше любить? Но ты ведь знаешь, это не так!»

 

Необходимо, однако, помнить о том, что одними словами мало чего можно достигнуть. За словами должны стоять соответствующие действия. В православной церкви после исповеди священник говорит: «Сотвори дела, достойные покаяния». Без этого нет шансов получить прощение. А разве нам самим это не известно? Порой бездушно брошенное между делом «извини» может лишь нанести дополнительную обиду. Когда за словами не стоит истинная заинтересованность, слова эти — ложь. А есть ли что-нибудь, что ранит сильнее лжи? Пусть чужой человек тысячу раз скажет тебе, что любит тебя, — это вряд ли принесет утешение, в то время как признание любимого человека способно заставить душу петь. Но если муж то и дело изменяет жене, приходит домой за полночь, нетрезвый, его признание в любви вызовет в ней лишь новый приступ гнева.

 

Могут ли реакции наших детей быть принципиально иными? Просто ребенок, в силу своей зависимости, не способен сказать нам того, что скажет взрослый. Боясь вызвать наш гнев, малыш проглотит обиду, замкнув боль в своем сердце. Мало любить детей, они должны знать, что мы их любим. А узнать они это могут лишь в результате наших действий. Итак, вместо: «Перестань валять дурака» ему хотелось бы услышать: «Мне не безразлично, как ты себя чувствуешь». Внимание, ласка, заинтересованность, беседы о бедах и заботах ребенка — вот что ему нужно, и этого не могут заменить никакие подарки. Подарки — это всего лишь один из символов любви и привязанности, но нельзя надеяться, что они сделают за вас всю работу, обеспечив любовь и привязанность ребенка. Скорее наоборот.

 

Дети, как уже говорилось, боятся собственного гнева, вернее его результатов — тех непоправимых разрушений, которые он может нанести их отношениям с любимыми людьми: «Теперь мама ни за что не будет меня любить...», «Теперь никто не будет меня уважать». Собственные гнев, ярость, ненависть и, прежде всего, встречное осуждение способны разрушить личность ребенка, потому что ребенок перестанет уважать себя. Чрезвычайно важно сказать: «Я не сержусь на тебя, миленький, за то, что ты так злишься на меня... Ты считаешь, это я виновата в том, что ты не видишь своего папу. Я бы тоже на твоем месте сильно от этого расстроилась, но...» и т. д. в зависимости от обстоятельств. У ребенка должна остаться уверенность, что с ним и с его чувствами все в порядке, а непорядок касается всего лишь сложившихся жизненных обстоятельств. Обстоятельства же, какими бы тяжелыми они ни были, не могут разрушить личность. Здесь все зависит от доброты отношений, от поддержки взрослых и от их психической способности взять ответственность на себя.

 

Что это значит? Если я понимаю, что виновата, я извинюсь и спрошу: «Что я могу для тебя сделать, чтобы ты побыстрее простил мне обиду?» В данном случае я постараюсь доставлять ребенку как можно больше радостей, а главное, я буду его утешать. Конечно, родителям в этой ситуации тоже нужно утешение, но нельзя забывать, кто из нас большой и кто маленький. В наших руках власть.

 

Надо дать ребенку возможность «впадать в детство», вместо того чтобы осуждать его за то, что он «ведет себя, как маленький», или называть эгоистом. Ребенка надо в это ужасное для всех время в буквальном и переносном смысле держать в объятиях.

 

Нельзя запрещать ребенку желать. Желать можно даже тогда, когда исполнить желания нет возможности. Это одно из основных условий благополучного развития. Что мы имеем в виду?

 

Сережа после развода родителей «вел себя безобразно», он то и дело требовал от матери новых игрушек, сластей и бог весть чего еще. Мать раздражалась: именно сейчас, когда их материальное положение и без того сильно ухудшилось! Она была тверда: «Как ты только смеешь желать, если ты знаешь, как нам тяжело?! Не воображай, что я буду плясать под твою дудку!»

 

Но если бы она сумела заглянуть в детскую душу, если бы смогла представить себя на его месте, она бы наверняка отреагировала по-другому. Ведь можно было сказать и так: «Я знаю, сынок, каким одиноким и покинутым ты себя сейчас чувствуешь, и понимаю, как тебе хочется радостей. Я была бы счастлива, если бы сумела удовлетворить все твои желания, но обстоятельства нашей жизни таковы... Ты в этом не виноват, и я не сержусь на тебя. Может, нам вместе пойти погулять, чтобы тебе стало повеселее?»

 

Согласитесь, это не просто разные слова — это разные воспитательные и жизненные позиции: осуждение и понимание.

 

Фигдор многократно подчеркивает: родители должны набраться мужества и извиниться перед детьми за развод. Это освобождает ребенка от чувства вины.

 

Как это ни парадоксально, дети испытывают огромное чувство вины, когда родители разводятся. Обычно семейная жизнь, предшествующая разводу, переполнена конфликтами, в которых так или иначе замешаны и дети. Ребенок в этой ситуации невольно вынужден внутренне занимать сторону одного из родителей. И вот теперь он чувствует себя виноватым и боится наказания за «предательство».

 

После развода у детей наблюдается усиление старых симптомов. Агрессивный ребенок становится еще более агрессивным, стеснительный еще более стеснительным. Развод в этом случае лишь усиливает и продлевает внутреннюю ситуацию опасности.

 

Но бывают и случаи так называемой «спонтанной травматизации». Это происходит, когда развод действительно «падает с неба». В этом случае ребенок испытывает те же страхи, с той лишь разницей, что они еще не успели укорениться. Страх — это всегда страх перед чем-то. Во время развода — перед угрозой навсегда потерять отца и перед угрозой теперь потерять еще и мать: «А вдруг мама меня теперь тоже покинет?»

 

Если ребенку запрещается открыто реагировать, если никто не в состоянии говорить с ним о его страхах, в действие вступают механизмы вытеснения и защиты. Страхи вытесняются в бессознательное, где остаются жить вечно. В бессознательном нет прошлого, все, что туда попало, навсегда остается актуальным. Туда также нет доступа, там уже ничего невозможно откорректировать, и новый опыт тут бессилен. Поэтому взрослый невротик испытывает страх перед своими инфантильными фантазиями и влечениями так, словно они действительно представляют собой реальную опасность.

 

Травматизация проявляется в том, что ребенка вдруг «словно подменяют», он не тот, каким был вчера. В основе ее лежит панический страх, страх за свое существование. Ребенок живет в ирреальном мире, населенном страшными чудовищами.

 

Задача родителей — как можно скорее разубедить его, дать почувствовать, что мир не перевернулся и родители любят его, как прежде, и никогда не покинут.

 

Пусть останется печаль, но печаль — не страх, с нею можно существовать, она ничего не разрушает.

 

Иногда ребенок мечется между ожиданием катастрофы и чувством, что она уже произошла.

 

Ира то и дело убегает. Она может не прийти из школы домой, и мать вынуждена разыскивать ее у подруг. Порой девочка вдруг закрывается в своей комнате или где-нибудь прячется. Глубинный психологический смысл этих действий не в том, чтобы убежать, а в том, чтобы оказаться найденной. Девочка, очевидно, верит и не верит в любовь и привязанность матери, и поэтому постоянно вынуждает ее к доказательствам. Как разовьется дальше ее судьба? Если мать не устанет ее искать и если ей все-таки удастся заставить дочь поверить в незыблемость родительской любви, все будет хорошо. Если же нет...

 

Представьте себе: через несколько лет взрослая женщина станет продолжать ту же игру со своим мужем и другими окружающими. Но можно ли ожидать от мужа терпения матери? Вряд ли он такое выдержит...

 

Подобного рода симптомы заключают в себе, однако, не только большие опасности, но и большие возможности. Все зависит от того, как отреагируют на них родители. Когда ребенок проявляет свой симптом — это счастье, поскольку возникает возможность ему помочь. Страшнее симптомы скрытые или те, что воспринимаются родителями как положительные черты характера. Например, за исключительно хорошим поведением может скрываться большой страх разочаровать родителей и оказаться ими брошенным.

 

Кроме того, симптомы играют роль своего рода щита, защищающего от бЏльших опасностей. Мы уже рассказывали о девочке, страдавшей энурезом. Она была прекрасной ученицей, одаренной и общительной, у нее были прекрасные отношения с родителями и младшей сестренкой, и кто бы мог подумать, что эта девочка страдала от страха перед потерей родительской любви, появившегося после рождения сестры. Но... будь благословен этот симптом: именно он защитил ее личность от разложения. Весь страх девочки сконцентрировался в этом симптоме, значение которого, собственно, можно выразить следующими словами: «Когда я была маленькой, все так хорошо обо мне заботились, но теперь чем больше я стараюсь, тем меньше вижу любви. А этот младенец, который еще ничего не умеет, дорог маме и папе больше меня. Я тоже хочу опять быть маленькой!»

 

Развод — это не только проблема детей, это проблема и беда родителей. Родители до развода, во время и после него обычно долгое время находятся в таком тяжелом расположении духа, что им просто не до того, чтобы задуматься о страдании детей. Поэтому и те дети, которых сам развод не слишком травмировал, со временем попадают в такое же тяжелое положение.

 

Это нормально, что ребенок начинает вести себя, как маленький. Ведь и нам, взрослым, в тяжелые психические минуты хочется забраться под одеяло, и чтобы кто-то гладил нас и говорил ласковые слова. Так что же удивительного, если ребенку хочется, чтобы его покачали, как маленького? Ведь столько тепла и ласки, как в младенческом возрасте, мы уже не получим никогда, а воспоминания об этом чувстве защищенности живут в нас всю жизнь в виде потребности в тепле и защищенности. Если ребенок этой возможности не получает, если от него постоянно требуют «не впадать в детство», его мир становится холодным и неприветливым.

 

Тогда дети становятся агрессивными или депрессивными. Агрессивность питает гнев на мать и отсутствие в семье третьего лица. Ребенок остается один на один с матерью в замкнутом пространстве. Теперь, с одной стороны, он панически боится ее потерять, а с другой — у него вызывает ярость собственная зависимость.

 

Агрессивность — это также своего рода проявление регрессии. После развода жизнь ребенка развивается как бы в обратную сторону. И виной тому не столько сам развод, сколько конфликты между родителями и невозможность продолжения интенсивных и полных любви отношений с ними обоими.

 

Бывает, что симптомы вдруг исчезают, и родители этому очень радуются. Но это скорее всего означает, что страхи из сознательных стали бессознательными. Кроме того, на место старых симптомов могли вступить новые, что чаще всего остается незамеченным; или же эти явления не связываются друг с другом.

 

Так, Роман перестал страдать энурезом, зато начал усиленно мастурбировать, что, очевидно, стало единственной радостью в его обедневшей жизни. Его депрессивность, однако, была охарактеризована матерью как положительная перемена характера: «Мальчик стал вдумчивым и серьезным». В консультацию же она обратилась лишь по тому поводу, что никак не могла отрегулировать с отцом вопрос посещений.

 

Нина перестала быть застенчивой. Как раз наоборот, ее тщеславие, заносчивость и властолюбие стали невыносимы. Но ей больше повезло, чем Роману. Мать способна была почувствовать отчаяние дочери и во всем шла ей навстречу. Очень помогли занятия аэробикой, которые мать и дочь посещали вместе.

 

В подобных случаях очень важно суметь понять не только сознательные потребности ребенка, но прежде всего то, что ему хочется донести бессознательно. Мы уже видели на примере Маши и Иры, какое большое значение играют детские невротические симптомы в развитии характера. Так называемый послеразводный кризис, как правило, заканчивается затишьем. И здесь нужно проявить наблюдательность — не обманчиво ли оно? Действительно ли страхи ребенка успокоились или же в силу вступили невротические механизмы защиты? Чем массивнее были внутренние конфликты ребенка уже до развода и чем дольше они длились, тем больше вероятность, что истинное его страдание только началось. Симптомы часто имеют своей задачей отвлечь родителей от их ссор и обратить их внимание на переживания ребенка.

 

Многие консультанты советуют: надо, мол, подождать, пока шторм уляжется сам по себе. Это большая ошибка. Сами по себе появляются лишь невротические симптомы. Если ребенку не будет оказана сознательная помощь, он понесет свое страдание в дальнейшую жизнь, не осознавая его причин.

 

На основе этого страдания в нем будут развиваться соответственные черты характера: пугливость или заносчивость, властолюбие или застенчивость, агрессивность или неумение постоять за себя... Разведенные семьи, несмотря на то что развод давно из явления исключительного стал стойкой тенденцией, до сих пор не стали предметом открытого обсуждения. Очень важно перестать стесняться и начать открыто говорить о разводе. Дети из разведенных семей испытывают огромное чувство стыда, считая себя своего рода париями, и это налагает отпечаток на формирование характера ребенка. Известно, что такие дети хуже успевают в школе и менее удачливы в карьере. Поэтому очень важно говорить о разводе, как о чем-то обычном, пусть и печальном. Надо дать понять ребенку, что он не один такой. В детском саду в играх, сказках и историях должно быть место и для детей разведенных родителей («А сейчас я расскажу вам одну историю о мальчике Пете. Родители его разошлись, и он жил с мамой...»).

 

 

 

И еще один важный момент. Матери боятся потерять любовь ребенка, если тот будет продолжать любить отца («это чудовище, причинившее мне столько боли!»), но они не понимают, что продолжающиеся хорошие отношения ребенка с отцом не разрушают, а защищают их отношения с детьми. Полная зависимость от матери делает ребенка беспомощным, а из беспомощности развиваются агрессивность и протест, то есть так называемое «дурное поведение». Или же дети со временем начинают страдать депрессиями.

 

Не всегда бывает, что ребенку открыто запрещается общение с отцом. Достаточно одних лишь пренебрежительных замечаний матери, чтобы повергнуть ребенка в конфликт лояльности: «Если я буду любить и папу, мама перестанет меня любить».

 

Предложить ребенку выбрать между родителями — это равносильно тому, что вложить в его руку нож и предложить убить одного из них в своем сердце.

 

Часто отец после развода сам исчезает, и тут, конечно, все советы бессильны. Ребенку это грозит развитием мощного комплекса неполноценности: «Если мой отец мной не дорожит, кому я тогда вообще нужен?!»

 

Отсутствующий отец часто идеализируется, и здесь скрывается еще одна опасность: кто в состоянии соперничать с идеалом? Для мальчика отец — объект идентификации. Одно дело, как говорится, лепить свой характер на примере живого человека, и другое — гоняться за идеалом, соответствовать которому у тебя никогда не будет шансов. Если девочка идеализирует отца, ей трудно будет потом выстраивать отношения с живым партнером, тот всегда будет казаться «не тем».

 

Если в семье матери то и дело отпускаются унизительные замечания в адрес «этих мужчин», это тоже имеет печальные последствия. Как, например, девочке создать счастливую семью с «этим никчемным, ужасным» мужчиной — ведь «все они такие»! Мальчику не легче: к этим самым «никчемным, ужасным» мужчинам относится и он сам. А что он будет в ответ думать о женщинах? Затрудняя, таким образом, мальчику его мужскую идентификацию, мы создаем почву для будущего женоненавистничества и развития гомосексуальных наклонностей.

 

Бывает, происходит подмена ролей: постоянно страдающая мать так или иначе бессознательно возлагает всю ответственность на ребенка, и он действительно берет на себя заботу о душевном благополучии «бедной мамы». И это в то время, когда сам он так нуждается в помощи! Это ведет к особенно большим трудностям в переходном и юношеском возрасте: ребенок не находит в себе силы освободиться от зависимости и на всю жизнь остается «маменькиным сынком» или «маменькиной дочкой».

 

Поэтому чрезвычайно важно, чтобы родители умели отличать собственные потребности от потребностей детей.

 

И они, как мы уже говорили, должны уметь извиниться перед детьми за развод — таким образом они берут ответственность на себя, освобождая детей от чувства вины. Ребенок должен иметь право любить обоих родителей, иначе он будет верить, что с его чувствами, а значит, и со всей его личностью что-то не в порядке.

 

Однако... скоро сказка сказывается. В Австрии, например, семьдесят процентов разведенных отцов едва поддерживают отношения со своими детьми, а тридцать процентов отцов и вовсе не кажут глаз в свою прежнюю семью.

 

«Злые» матери и «безответственные»

 

отцы. Развод и душевные проблемы родителей

 

«После посещения отца ребенка как подменили». «Ребенку нужен покой!» Разделить любовь означает разделить также и ответственность. Конфликты лояльности. Боль и страх в родительском сердце. Способность к компромиссу как показатель интеллектуальной и эмоциональной зрелости. Успеваемость ребенка — самая большая забота матери. «Ребенок принадлежит мне!» Педагогизирование отношений с ребенком: кто в проигрыше?

 

«После посещения отца ребенка как подменили!»

 

Действительно ли ребенку так плохо и почему именно после посещений отца он становится «сам не свой»? Или же отец действительно — как это часто утверждают — настраивает его против матери?

 

Пятилетний Альберт еще перед посещением отца плохо спит, а уж после с ним просто сладу нет. Он становится беспокойным, строптивым, что заметила даже воспитательница. Мать автоматически делает вывод: отец плохо влияет на ребенка. В то же время отец думает, что сыну плохо с матерью, и поэтому он «плохо» себя ведет. Оба бегут за советом, при этом каждый надеется получить от специалиста подтверждение своей собственной трактовки ситуации.

 

На самом же деле в детской душе происходит нечто совсем иное. Для Альберта уход на выходные к отцу означает отказ от матери. А возврат — отказ от отца. Он испытывает чувство вины: ведь родители не выносят друг друга, а это значит, ни один из них не простит Альберту его любовь к другому. Отсюда — страх. Страх оказаться покинутым обоими. Из страха вырастают ярость и гнев. И тогда ребенок в душе упрекает мать в том, что она отняла у него отца, отослала его прочь, выгнала из дому. Почему упреки эти чаще адресуются матери, чем отцу? Потому что отца он любит сильнее? Нет, как правило, они адресуются тому из родителей, в чьей любви ребенок уверен больше.

 

Многие воспитатели и врачи действительно советуют «покой», то есть предлагают на какое-то время прекратить общение ребенка с отцом. И в этом заключается огромная ошибка, последствия которой могут оказаться фатальными.

 

Мы уже упоминали о так называемом «больничном синдроме». Когда-то считалось, что для детей, находящихся на длительном излечении в больнице, лучше, если родители навещают их как можно реже. И действительно, в этом случае дети становятся тихими и послушными, в то время как после посещений родителей капризничают и не слушаются медсестер. Внешнее спокойствие, однако, далеко не всегда показатель внутреннего покоя. Как раз наоборот, послушание может говорить о том, что ребенок отказался от всякой борьбы, потеряв всякую надежду на любовь: «Как только мама с папой могли оставить меня здесь одного? Почему они ко мне не приходят? Они что, меня уже совсем разлюбили, я им не нужен?..» Ребенок чувствует себя преданным. Конечно, медицинскому персоналу с такими детьми работать легче, но для ребенка это может иметь весьма печальные последствия, а именно: он окончательно потеряет свое доверие к миру. То есть он навсегда смирится с ролью побежденного и уже никогда не будет ожидать от себя каких-то побед. Чем меньше ребенок и чем дольше его пребывание в больнице, чем больше вероятность радикального изменения его характера и его отношения к жизни.

 

Точно так же и с посещениями отца. Если их «на время» отменяют, в восприятии ребенка происходит именно то, чего он так опасался: отец исчезает. И это доказательство того, что он его разлюбил — ведь он за него не борется, — что, в свою очередь, становится в глазах ребенка наказанием за неверность: он любит обоих родителей, и они ему этого не простят.

 

Когда же, спустя несколько месяцев или даже недель (у детей другое восприятие времени), отец снова появляется на горизонте, ребенок действительно воспринимает посещения спокойнее, в нем нет прежнего возбуждения, что воспринимается взрослыми как добрый признак. На самом же деле он просто перестал испытывать любовь и радость: отец уже однажды бросил его в самый трудный момент жизни и наверняка сделает это опять.

 

Но любовь к матери от этого не становится больше, напротив, с потерянной долей любви к отцу безвозвратно уходит и значительная доля любви к матери: в восприятии ребенка родители — это одно целое. И если хорошо подумать, это не случайно: ведь именно от соединения этих двух человек суждено было ему появиться на свет. Возрастает не любовь, а зависимость! И агрессивность ребенка питается именно из этого источника.

 

«Ребенку нужен покой!» Да, безусловно! Но не его покой, а покой родителей.

 

Печаль причиняет боль, но она не несет разрушений. Разрушения несут отчаяние и страх. Прекращение отношений с одним из родителей ввергает ребенка в кошмарное состояние духа: случилось то, чего он больше всего боялся.

 

Как матери или отцу понять эти чувства ребенка? Как самой (или самому) не впасть в отчаяние при виде его любви к твоему врагу (каковым, как правило, становится разведенный супруг)? Как набраться сил, чтобы сказать ребенку: «Я не сержусь на тебя за то, что ты любишь также и папу (маму). Наоборот, я горжусь тобой, потому что ты умеешь любить. Ты — хороший друг!»

 

Подобные слова — даже если они сказаны лишь однажды — способны совершить настоящую революцию в детской душе. Только так можно вселить в ребенка уверенность в себе. Наши чувства — это суть нашей личности, и если мы получаем подтверждение, что с нашими чувствами все в порядке, у нас появляется необыкновенное чувство уверенности в себе и надежности этой жизни. Вспомним Фигдора: ничто не портит отношений больше, чем пренебрежение к чувствам.

 

 

 

Легко ли это — разделить любовь ребенка со своим врагом? Нет, нелегко. Но разделить любовь — это значит разделить также и ответственность.

 

Еще раз: нельзя путать любовь с зависимостью! Как мы уже сказали, зависимость, давая власть одному, вконец портит отношения обоих.

 

Кто-то сейчас нам наверняка возразит: мой ребенок, мол, сам не хочет видеть отца. Или говорит отцу, что неохотно возвращается к матери. Конечно, бывают экстремальные ситуации, когда тот или иной родитель действительно ведет себя отвратительно, отчего любовь ребенка угасает; но мы говорим сейчас о ситуациях вполне обычных. Так что же означают подобные заявления детей и как следует на них реагировать?

 

Трехлетняя Сусанна каждый раз плакала, когда отец приходил за ней и мать ее собирала. Родителям вся эта процедура была до крайности неприятна, и они старались ее ускорить, в результате отец чуть ли не силой вырывал плачущего ребенка из рук матери. Фигдору на основе его опыта трудно было автоматически поверить в то, что ребенок действительно не желал идти к отцу: во всем остальном у того были прекрасные отношения с дочерью. Кроме того, когда малышке предстояло возвращение к матери, она точно так же цеплялась за отца. И он посоветовал не торопиться, собирая девочку, а сначала немного поиграть с ней обоим родителям. Так у девочки завязывался тесный контакт с отцом в то время, когда контакт с матерью еще не был оборван — мама просто медленно отходила на задний план. Тогда отец предлагал пойти на детскую площадку или в парк кормить белочек, и Сусанна сама бежала одеваться. Это изменение стратегии на самом деле является коренным изменением ситуации разлуки. Теперь ребенок не просто уходил от матери, а шел с отцом в парк кормить белочек.

 

Другой пример. Александр после посещений отца каждый раз заболевал какой-нибудь простудой или расстройством желудка, из чего мать сделала однозначное заключение: посещения отца вредят ребенку. Тогда, получив подтверждение врача, она отправилась в суд, и суд принял решение прекратить на время контакт с отцом.

 

Почему мать поторопилась это сделать, не дав себе времени поразмыслить или поговорить с сыном? Да потому, что она всей душой ненавидела своего бывшего мужа и не желала его присутствия в своей жизни. Отношения ребенка с отцом не давали ей покоя, она заболевала от ревности, опасаясь потерять любовь сына. А ребенок болел «из солидарности» с матерью, чтобы мать не заметила, как сильно он любит своего папу. Бессознательно он считал, что так мать будет меньше ревновать его к отцу, хотя и чувствовал себя предателем.

 

В подобных ситуациях, когда дети страдают от конфликтов лояльности, они нередко начинают пренебрежительно говорить об отце, и это для того, чтобы доставить удовольствие матери и так обезопасить ее любовь. Отец становится своего рода «козлом отпущения»: ненависть, относящаяся к матери, да и к собственной персоне, теперь направляется на него, и ребенок как бы старается убедить себя самого в том, что в отце он не нуждается.

 

Требовать от ребенка исключительной верности — значит порабощать его.

 

Кроме того, нельзя забывать, что безраздельная любовь ребенка — это «пакет с нагрузкой»: в этом случае мы обрекаем себя также на его безраздельную агрессивность, независимо от того, будет ли она проявляться скрыто или открыто. И ответственность в этом случае тоже безраздельная.

 

«Ребенка настроили против меня!» Как часто можно слышать фразы, подобные этой!

 

Пятилетний Яша говорит своей маме: «Ты плохая! Ты не хочешь, чтобы папа жил с нами!» Мама: «Кто это сказал?» Яша, не задумываясь: «Папа, бабушка и все другие тоже!» Мать от неожиданности отвешивает сыну хорошую оплеуху. И это вместо того, чтобы притянуть к себе ребенка со словами: «Иди ко мне, малыш. Я знаю, ты скучаешь по папе...»

 

Но почему так трудно понять чувства ребенка? Ведь когда речь идет о чужих детях и чужих бедах, наша способность к сочувствию и пониманию бывает просто великолепной! Потому ли, что чужих детей мы любим больше? Конечно нет! Все дело в том, что там, где задействованы собственные чувства (чаще всего это страх или чувства вины и стыда), проникнуться чувствами другого человека бывает не так просто. А у этой матери уже давно эта любовь сына к отцу и их частые встречи стоят «поперек горла», так что заявление Яши пришлось как нельзя кстати. Теперь у матери есть «доказательство», что бывший муж и его мать «действительно настраивают ребенка» против нее.

 

Необходимо заметить, что подобные «настраивания» случаются гораздо реже, чем принято думать. Дети — большие хитрецы, и они часто сознательно «разыгрывают эту карту», когда один родитель привлекается в качестве поддержки на свою сторону.

 

Нельзя забывать, что мать, отпуская пренебрежительные замечания в адрес отца, тем самым разрушает что-то в сердце ребенка. И речь здесь идет не только об открытой критике; достаточно, если мать в ответ на утверждение сына: «Папа любит меня!» печально вздохнет: «Ах, дорогой, твой отец любит только себя, и ты это когда-нибудь узнаешь!»

 

Представьте себе: вы рассказываете подруге о том, что сильно влюбились и предмет вашего вожделения платит вам взаимностью, а подруга в ответ: «Ах, милая, да я знаю его, он вообще не способен никого любить...» Как вы себя будете чувствовать?

 

И как должен чувствовать себя ребенок, когда ему «открывают глаза» на то, что он ничего не значит для своего отца? Может ли он после этого что-то значить для самого себя? Дети, не испытавшие любви отца, навсегда остаются несчастными, неуверенными в себе людьми. Если вы действительно любите своего ребенка и вам дорого его будущее, а не только своя власть над ним, вы, напротив, будете поддерживать эту любовь, говорить о ней с сыном или с дочкой.

 

Родители испытывают боль и страх. Любовь ребенка к разведенному супругу кажется опасностью.

 

Развод, даже если он происходит, так сказать, полюбовно, оставляет после себя большое огорчение и смесь таких чувств, как остатки любви, желание мести, потребность в безраздельной любви и страх перед потерей любви ребенка. Сознательно мало кто способен себе в этом признаться. Даже если родители отдают себе отчет во всех этих чувствах, это еще не гарантия, что они не станут бессознательно прибегать к различным методам борьбы. Но это, как говорится, палка о двух концах: так человек становится врагом самому себе!

 

Отсутствующий отец нередко подвергается идеализации со стороны ребенка. Тогда по сравнению с идеалом живой отец обречен выглядеть достаточно бледно. Это также становится одной из причин агрессивного поведения детей по отношению к матери. Любовь, зависимость и ненависть связываются воедино, тогда отношения приобретают садомазохистский характер: мать и ребенок становятся чересчур зависимы друг от друга, атмосфера в семье накаляется.

 

В условиях развода женщина часто приобретает неограниченную власть над детьми. Она в силах тем или иным способом воспрепятствовать отношениям детей с отцом. Но если это ей удается, она со временем становится из победительницы побежденной. Залог хороших отношений — это умение приходить к компромиссу.

 

«У отца ему можно все, а я, получается, злая!» — вот частая жалоба матерей.

 

Семилетняя Варя говорит, что у отца ей не надо чистить зубы, и если бы она постоянно жила у него, в школу ей тоже можно было бы не ходить. А шестилетний Толя утверждает: у отца он может выбирать, что ему есть, а у мамы надо есть все. И т. д. Если мать в хорошем расположении духа, если правильно понимает ситуацию (ведь отец видит детей раз в две недели, поэтому от него нельзя и ожидать той строгости в соблюдении правил, которую обязана проявлять мать), то она не протестует против таких «беспорядков». Более того, она готова обсуждать с детьми «отцовские порядки» — и тогда получается, словно она и сама принимает участие в этих послаблениях. Ее отношения с детьми от этого только выигрывают. Борьба же и протест ведут к обратному результату.

 

О великой роли триангулирования мы уже не раз говорили. Это триангулирование просто необходимо по мере возможности сохранять и в послеразводных отношениях. То есть родители должны как можно меньше бороться друг с другом и не втягивать детей в эту борьбу, хотя для этого необходимы большие душевные силы.

 

Дети, как мы уже говорили, большие хитрецы, они любят использовать одного родителя в своей борьбе с другим, для того чтобы добиваться своих целей. Если в семье нормальные отношения, то подобные розыгрыши мало кого возмущают, они кажутся вполне безобидными и часто даже вызывают шутливое одобрение родителей. Совсем другая ситуация, когда отношения между родителями полны конфликтов или даже враждебны.

 

Существует сомнительная «педагогическая теория»: родители всегда должны придерживаться единой линии поведения в отношении детей, не смея друг друга оспаривать. Безусловно, предъявление к детям взаимоисключающих требований может привести к «короткому замыканию», но при условии хороших отношений в семье различные требования и ожидания (в рамках допустимого) учат детей гибкости и приспособлению. Повторяем: при условии добрых отношений в семье. В разведенной семье, к сожалению, добрых отношений ждать не приходится, и поэтому взаимных обид не избежать.

 

Но матери надо все же постараться понять: когда отец видит детей всего два раза в месяц, он просто не может проявлять ту же строгость, что и мать. И ей надо бы порадоваться за детей и этот их «отпуск». А главное, нельзя забывать: если она «играет заодно», то и сама, как мы уже говорили, становится как бы соучастницей. Если же она нервничает или злится, то тогда действительно происходит именно то расщепление, которого она так боится: отец становится «добрым», а она «злой».

 

Но и отцам тоже следует думать о том, чтобы облегчить детям возврат к будням. К примеру, отец Светланы, делая послабления, объясняет дочке, что это исключение из правил и что с мамой правила все равно надо соблюдать. Так он объясняет ей разницу между буднями и праздниками. А мать, показывая дочери свою радость за нее и за хорошо проведенные выходные, поддерживает в ребенке чувство собственной полноценности: Светлана знает, что родители ее уважают.

 

Мать Светы облегчает жизнь не только ребенку, но и себе самой. Если она знает, что ребенок ее ухожен и окружен любовью, она может в это время спокойно заниматься собственными делами или с «чистой совестью» отдаться развлеченям.

 

Как часто после развода успеваемость ребенка становится для матери показателем ее собственного успеха!

 

Что и говорить, развод — это всегда провал, поражение, где пострадали твои жизненные ожидания и планы на будущее, а также собственное представление о любимом человеке и о себе. Тогда многие женщины концентрируют все свои жизненные интересы на ребенке, что прежде всего выражается в заботе об успеваемости: «Раз уж я как женщина потерпела провал, как мать я должна стать победительницей!» И если из этого ничего не получается, если успеваемость, как говорится, «оставляет желать», отношение матери к детям переполняется скрытой или открытой агрессивностью: «Я так стараюсь, а он такой неблагодарный...» Варианты: «ленивый», «такой же, как его отец» и т. д. И вот что интересно — как правило, успеваемость как раз и оставляет желать лучшего, поскольку дети, обремененные страхами развода, психически не в состоянии сосредоточиться на учебе. Мало того, от них, по сути, ожидается своего рода «возмещение убытков», то есть из потерпевших и нуждающихся в помощи они превращаются в нечто вроде «страховой компании», к которой предъявляются большие ожидания.

 

«Ребенок принадлежит мне!» Если мать в это действительно верит, получается, будто отец одалживает у нее ребенка.

 

Когда папа приходит за Галей, мама дает ему указания, перечисляя все мелочи: чтЏ дочке надо есть, в котором часу ложиться спать, как именно чистить зубы, какие туфли надевать и т. д. Девочка растерянно наблюдает сцену, в которой сама она уже очевидно не играет никакой роли, а отец лишь нетерпеливо и покорно качает головой. Что получается? В итоге ребенок теряет сильного отца, старшего человека, на которого можно положиться. Папа превращается как бы в старшего брата, который точно так же должен во всем подчиняться матери. Взрослый мужчина принижается до роли подростка.

 

Как реагируют в таких ситуациях отцы? Некоторые отвечают строптивостью, отказываясь следовать указаниям матери, вплоть до того, что «забывают» давать ребенку медикаменты. Но хуже всего — это «бедные отцы».

 

Маленькая Юля то и дело думает о папе. Он живет один, и он такой бедный, о нем некому позаботиться. Девочка не может без слез куска проглотить: «А папа сейчас, наверное, голодный!» Страх и чувство вины навечно поселились в душе ребенка. С психологической точки зрения, эта роль отца-жертвы — одна из самых агрессивных ролей. Ведь это — его способ борьбы за власть.

 

Алименты так часто воспринимаются отцами как наказание, потому что за них никто никогда не говорит спасибо. А это очень важные моменты в жизни. У отца должно быть чувство, что он делает что-то доброе для своего ребенка. Если же его только ругают, он скорее всего постарается просто уйти с дороги, чтобы защитить себя от поношений.

 

Развод состоялся, и в этом, как правило, уже ничего изменить нельзя. Но жизнь продолжается и за чертой развода. В этой другой жизни бывшие супруги, если они любят своих детей, должны собраться с силами и продолжать видеть друг в друге отца и мать.

 

Часто можно слышать сентенции о «безответственных» отцах. Отцы и правда нередко теряют или добровольно снимают с себя свою ответственность. Происходит это от бессилия, от ощущения утраты власти, когда отец перестает верить в то, что он важен и нужен своим детям. Без власти не бывает ответственности!

 

Шестилетний Рудольф страдает оттого, что родители совсем ни о чем не разговаривают и даже не смотрят друг на друга. Ребенок теряет от этого последние капли радости жизни, у него пропадают желания, ему ничего не хочется. Отец чувствует себя униженным, и посещения превращаются в тяжкую повинность: ему кажется, что и сын его не любит.

 

Оставаясь с детьми один на один, отцы часто просто не знают, что им делать, ведь истинные эксперты в «детских вопросах» — женщины, и отец чувствует себя на месте лишь в присутствии третьего лица — женщины. После развода они тоже ищут этот третий объект, и когда у них появляется новая подруга, встречи с детьми происходят неизменно в ее присутствии. Тогда ребенок чувствует себя отодвинутым на задний план, и в нем рождается уверенность, что отец им не интересуется.

 

Педагогизирование отношений с ребенком призвано побороть собственные сомнения.

 

Детская агрессивность воспринимается как нечто непростительное, а порой и вовсе как катастрофа: «Раз уж я вкладываю в него всю свою жизнь и все свои силы, он просто не имеет права быть недовольным или несчастным!» Самое страшное для ребенка — это когда мать пытается сделать из него своего рода замену партнера.

 

Конечно, для мальчика, например, эта роль маминого партнера в большой степени соблазнительна; как и для девочки — роль маминой лучшей подруги. Но это лишает ребенка его собственной роли, то есть отнимает право быть ребенком. С другой стороны, рано или поздно — в силу определенных обстоятельств — наступают моменты, когда ребенок вынужден осознать, что он слишком далек от полноценного партнерства. Это ведет к развитию комплекса неполноценности.

 

Итак, когда родительская любовь выражается в борьбе за ребенка, за безраздельность его любви, побежденные в этой борьбе всегда дети.