«Я хочу, чтобы мой ребенок вырос
хорошим человеком!»
Мораль и морализирование

 

Что значит «быть хорошим человеком»? «Древо познания» — о чем там, собственно, речь? Наши представления о морали. Теодор Адорно. «Честные сердца» и авторитарный характер. Гельмут Фигдор о доброте воспитания. Мораль и ее отличие от морализирования. Мораль и инфантильная сексуальность. Мораль и детская агрессивность. Запреты и мораль. Морализирующие «педагогические духи». Идеализация родителей. Формирование сильной личности.

 

Что мы имеем в виду, когда говорим: «Это хороший человек»? Одинаково ли представление о том, каким должен быть «хороший человек», в разные эпохи, у разных народов, разных социальных слоев и разных возрастных групп?

 

Давайте посмотрим. Приведем короткий текст из сочинения «Счастье добродетельных уже здесь, на земле» Иоганна Бернхарда Базедова, известного немецкого педагога и моралиста эпохи Просвещения.

 

«В детстве родители отправили Кристиана в школу, они воспитывали его в прилежании и правдолюбии, так стал он понятливым и полюбил добро.

 

Когда он вырос и решил жениться, он подыскал персону трудолюбивую и добродетельную, которую знал давно; таким образом, брак его был счастлив, они любили друг друга и соблюдали в доме дисциплину и порядок. Их общее трудолюбие способствовало умножению их состояния, жили они в достатке и добродетели и служили обществу делом и словом. Они избегали всяких столкновений и конфликтов и не вмешивались в дела, которые их не касались, считая, что каждому полагается свое. Потому они никогда не вели тяжб и не подвергались наказаниям. Господа любили их за их хозяйственность и скромность. Поскольку жили они умеренно, никогда не впадая в гнев или раздражение, то оставались здоровыми и достигли преклонного возраста. Дети у них были тоже удачными, поскольку родители служили им хорошим примером...

 

Итак, добродетель есть прямая дорога к счастью».

 

Какая, по сути, несимпатичная история, не правда ли?! Не случайно, пожалуй, эпоха Просвещения наложила отрицательный отпечаток на слово «моралист». Посмотрим внимательнее, о чем именно идет речь.

 

«В детстве родители отправили Кристиана в школу, они воспитывали его в прилежании и правдолюбии, так что стал он понятливым и полюбил добро». Ну, это еще ничего, хотя совершенно непонятно, во-первых, какими именно способами прививали они ему эти правдолюбие и понятливость, и во-вторых, что именно они понимали под правдолюбием и добром, ведь и доносчика можно назвать правдолюбцем. Понятливостью же может считаться полная подчиненность. Идем дальше.

 

«Когда он вырос и решил жениться, он подыскал персону трудолюбивую и добродетельную, которую знал давно». То есть он не влюбился в девушку за ее красоту и сердечность, а подыскал... и т. д. Не означает ли это, что женился он по расчету? Тем не менее «брак его был счастлив, они любили друг друга и соблюдали в доме дисциплину и порядок». Ну что ж, счастье бывает разным, настораживает, однако, что такие понятия, как счастье, любовь, дисциплина и порядок поставлены здесь в один ряд, словно без дисциплины и порядка вообще никакое счастье немыслимо.

 

Конечно, против дисциплины и порядка как таковых трудно что-либо возразить. Но попробуйте представить себе счастливую пару — каким именно сторонам их отношений вы отдадите предпочтение? Для меня, например, «формула» семейного счастья должна была бы выглядеть так: они умели вместе радоваться и вместе печалиться, понимали и уважали друг друга, помогали тем, кто в беде, и заботились о собственном счастье...

 

Но у этой пары все было иначе: «Они избегали всяких столкновений и конфликтов и не вмешивались в дела, которые их не касались, считая, что каждому полагается свое». Иными словами, они жили под девизом: «Мой покой мне дороже всего, и на других мне наплевать!» Они никогда не вступились за невинного, никогда не протестовали против несправедливых законов, никогда не возмущались злом и не желали ничего менять в этой жизни. Да, не случайно «господа любили их за их хозяйственность и скромность...»! Такие характеры просто находка для господ, как и для любого бесчеловечного режима...

 

Каким прекрасным «педагогическим» оружием в руках педагога-«дрессировщика» мог стать этот поучительный рассказ! Ведь он направлен на воспитание законопослушного характера, в котором самое главное — дисциплина и мораль (а именно то, что в данном случае понимается под моралью). В нем нет и следа свободного полета души, фантазии, творчества, гражданского мужества, чувства солидарности, доброты, любви к ближнему... Разве такими нам хотелось бы видеть своих детей?

 

Означает ли это, что мы принципиально против морали?

 

 

 

Совершим небольшое путешествие во времена сотворения мира. О чем, собственно, шла речь в той истории с древом познания? Верующие мы или нет, мы не можем отвергнуть тот факт, что именно религия всегда формировала человеческую мораль.

 

Итак…

 

«И сотворил Бог человека по образу и подобию своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» (Быт. 1, 27–28).

 

Обратим особое внимание: сотворив мужчину и женщину, Господь сказал: «Плодитесь и размножайтесь!», то есть позднейшая интерпретация, будто Господь изначально наложил запрет на секс, и лишь плод с древа познания открыл Адаму и Еве, «откуда дети берутся», как-то не соответствует тому, что мы читаем. Честно говоря, на первый взгляд и само древо, и запрет выглядят если не провокацией, то умышленным соблазнением: если бы Господь и правда не желал, чтоб люди ели от сего дерева, он скрыл бы его от них. Ему это ничего не стоило, ведь он Бог!

 

Когда работа была закончена (была, если можно так выразиться, задана программа «эксперимента»), сказал Бог, что это «хорошо весьма», и был собою очень доволен.

 

Но вот человек делает выбор, нарушая данный ему запрет.

 

«И воззвал Господь Бог к Адаму, и сказал: где ты? Он сказал: голос Твой я услышал в раю и убоялся, потому что я наг, и скрылся» (Быт. 3, 9–10).

 

Адам впервые испытал чувство стыда. Суть этой сцены, собственно, не в наготе Адама, как принято считать, а в том, что, отведав от древа познания добра и зла, человек приобрел способность испытывать чувства вины и стыда, то есть совершил грандиозный шаг в своей социализации. Без этого шага человеческое общество не могло бы существовать. Итак, налагая запрет, Бог знал, что делал!

 

«И сказал: кто сказал тебе, что ты наг? Не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть? Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел. И сказал Господь Бог жене: что ты это сделала? Жена сказала: змей обольстил меня, и я ела» (Быт. 3, 11–13).

 

Что напоминает нам эта история? «Это не я, это она, Ева...» — «Нет, это не я, это змей проклятый»... Не так ли оправдываются маленькие дети, когда они не в силах взять на себя ответственность за собственные п (р) оступки?

 

Но Бог не был бы Богом, если бы не предвидел всего заранее: вкусят неслухи от плода запретного, обязательно вкусят. Как только доживут до переходного возраста, не будет такой силы, которая заставила бы их беспрекословно следовать родительским советам. И Он знал, что это хорошо!

 

Библия — великая книга, недаром ей суждено было стать всемирным бестселлером номер один. Собственно, всю эту историю можно рассматривать как метафорическое описание путей взросления человека: в определенный момент, как мы уже видели, наступает час активного и неизбежного протеста против родительской власти. Без этого протеста, без этого настойчивого желания освободиться человеку не стать взрослым. Кому хочется навечно остаться зависимым маленьким ребенком? Этого не хочется и самим родителям, несмотря на всю боль прощания с детством своих детей. Итак, без протеста и непослушания взрослению не бывать!

 

Поэтому «сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные», предупредил об опасностях («в болезни будешь рожать детей») и о предстоящих конфликтах предстоящей взрослой жизни («вражду положу между тобою и между женою») и снарядил детей в путь, грустно добавив на прощание: «…Вот Адам стал как один из Нас, зная добро и зло». (Быт. 3, 21–22.)

 

Что значит — один из нас? А значит это вот что: Адам стал взрослым, и он осознает свою силу и власть. Кроме того, он созрел для того, чтобы отделиться от родителей и взять на себя как ответственность за свои поступки, так и заботу о собственной семье.

 

Подумайте, какой огромной властью наделил Господь человека («владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле»)! Страшно представить, что было бы, если бы человек не испытал чувства вины и стыда, которые и положили начало его морали. Исключительно когнитивным путем морали не привьешь.

 

Вот как интерпретировал историю создания мира один американский писатель-фантаст.

 

Господь сотворил очередную населенную планету, и на седьмой день, как и полагается, в восхищении от самого себя отдыхал после трудов праведных. Фантазии его не было предела, и планета получилась даже лучше других.

 

За воскресеньем, как известно, снова следует понедельник, а концепция, надо сказать, оставалась прежней: Адам, Ева, дерево, змей... Но Ева вдруг перечеркнула все расчеты: она оказалась на редкость послушной девочкой и на все уговоры змея отвечала: «Нет, папа не велит!» При этом она сидела под самым древом познания, из любопытства отрывая бабочке крылья.

 

Творец впал в отчаяние, пригласил экспертов. А те напророчили такого! Нет непослушания — нет греха и нет наказания. А значит, парочка останется бессмертной, и их потомство, «рожденное без боли», тоже будет бессмертным. Через энное количество лет дети и внуки Адама и Евы так расплодятся, что планета от их тяжести просто сойдет с оси. Мало того, хлеб свой насущный будут они добывать не в «поте лица своего», а просто съедят все живое (ведь сам Бог сказал: «владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле»), а потом, чего доброго, начнут есть друг друга. Но вот что интересно: греха на них не будет, ведь, не вкусив от древа познания, они так и не познают разницы между добром и злом, а значит, останутся «невинными». Как, к слову, нет греха и на Еве, отрывающей крылья бабочке: ведь она невинна, потому что она еще дитя.

 

Мы видим, какая страшная получилась бы картина, если бы человек так и остался «безгрешным». На основе осознания греха рождается та самая мораль, без которой общество не могло бы существовать. Как мы уже говорили, юридических законов или угрозы наказания далеко не достаточно, чтобы заставить человека держать в узде свои архаические влечения, то есть социализироваться. Перед силой влечений угроза даже самого строгого наказания часто оказывается бесполезной. А что, если кто-то установит закон, по которому можно будет отрывать бабочкам крылья и убивать людей, — стану ли я это делать? Нет, моя внутренняя ограда, мое глубокое чувственное убеждение скажет мне: этого делать нельзя, это — грех. Значит, высший моральный закон должен жить у меня внутри! Как же он воспитывается?

 

Было бы неверно полагать, будто природа заложила в нас лишь негативные влечения, а все положительное воспитано цивилизацией. Чувства стыда и вины заложены в нас природой. Говорят, в какой-то степени их можно наблюдать даже у животных, причем не только у приматов, а вообще у тех млекопитающих, которые живут «коллективами». Человек — существо социальное, и это значит, что без чувств вины и стыда мы были бы просто неспособны к мирному сосуществованию.

 

Но что такое, собственно, наши представления о морали? Это представления о том, что хорошо и что плохо. Во всех человеческих культурах, у всех национальностей и во всех религиях представления эти, в общем и целом, совпадают: не убий, не укради, не прелюбодействуй и т. д. И все соглашаются с их правомерностью. Почему же тогда в мире так много преступлений?

 

И второй вопрос: действительно ли преступления совершаются исключительно теми людьми, у которых отсутствуют какие бы то ни было представления о морали? Напротив, у подавляющего большинства преступников существуют свои, довольно твердые представления о морали. Из фильмов и литературы мы знаем, например, какое огромное значение придается так называемому «кодексу чести» в мафиозных структурах или в воровских шайках.

 

Если нас вынуждают вытеснять наши вполне нормальные человеческие чувства, где гарантия, что мы не вытесним их так хорошо, что перестанем понимать живых людей, требуя или, по меньшей мере, ожидая от них соответствия тому самому вымышленному идеалу, который наши воспитатели стремились воспитать в нас?

 

Наши чувства, влечения, желания, психические потребности заложены в нас самой природой, и уже поэтому к ним надо относиться с полной мерой уважения. Чем добрее мораль этого мира к моей природе, тем добрее моя мораль по отношению к этому миру. То есть чрезвычайно важно, чтобы моральные представления стали составной частью психики человека, чтобы они воспринимались как нечто принципиально доброе, защищающее не только других, но и меня. Лишь в этом случае можно говорить о «высокой морали». Если же мораль воспитывается на основе притеснений и вытеснений, если она воспринимается как нечто защищающее исключительно других, а не меня, то в дальнейшем она станет «тюрьмой», в которой вынуждены томиться мои влечения и из которой любой ценой хочется убежать.

 

Пусть читатель простит нас за повторение, но мы не можем не вернуться к феномену авторитарного характера. Теодор Адорно анализирует почву, на которой расцветают тоталитарные режимы. Мы говорим сейчас не о вожаках, а о том большинстве, которое послушно следует за вождем, потому что без этого большинства никакой режим не был бы возможен. Мы уже видели, что эти люди вовсе не преступники, лишенные каких бы то ни было представлений о морали. Напротив, они прекрасно различают, что хорошо и что плохо. Но почему тогда они с такой легкостью позволяют себя соблазнить?

 

Беда в том, что понятия о морали воспитывались в каждом из этих людей исключительно строгостью, исключительно требованиями «подумать о других». Ребенка стыдили не просто за «недостойные» поступки, но и за «недостойные» мысли. Он чувствовал себя чужим в этом мире, где никто его не понимает.

 

Возьмем, к примеру, воспитание чистоплотности. Мы уже говорили, как важно проявлять осторожность в высаживании ребенка на горшок. Этот интимный, полный удовольствия акт нельзя встречать критическими замечаниями и всякими там «фу», если вы не хотите, чтобы ваш ребенок учился воспринимать себя самого как персонифицированное «фу». Ни один человек не в состоянии перенести подобные нарциссические обиды без подключения механизмов защиты. Самый доступный из них — механизм проекции, то есть когда это «фу» переносится на других, и, конечно же, прежде всего на «чужих» (со своими шутки плохи, от них ты целиком зависим), чем и закладывается ядро будущей ксенофобии.

 

Итак, гуманные нормы прививались этим людям теми «педагогическими» методами, которые скорее похожи на дрессировку, чем на воспитание. Адорно называет их принудительно-репрессивными (это когда запреты налагаются исключительно строгостью, вместо того чтобы сказать: «Мне очень жаль, что приходится от тебя требовать... Я понимаю, тебе этого не хочется, но все же...» или что-то в этом роде). Когда требования воспитывающих постоянно направлены против твоих желаний и потребностей, а значит, против самой твоей личности, у тебя появляется ощущение, что происходит это не потому, что того требуют сами жизненные обстоятельства, а исключительно по прихоти других, которые сильнее тебя. Тогда ребенок, вытесняя собственные желания, учится принимать во внимание только чувства других, их мнение становится ему важнее собственного мироощущения.

 

Все, однако, имеет свою цену. Когда человек сам, по сути, никому не важен, а важна всем лишь одна «дурацкая мораль», которая защищает только других, то врагом становится именно мораль. Как направить ненависть на непосредственных притеснителей? От них ребенок целиком зависим, их он любит, более того, идентифицирует себя с ними: идентификация с агрессором, как мы уже знаем, помогает преодолению страха. Результатом среди прочего может стать своеобразный вид «правдолюбия», когда человека то и дело больно ранит несправедливость этого недоброго к нему мира. О том, что такие люди всегда готовы, не раздумывая, пойти за тем, кто предложит им «новую правду», мы уже писали. Ведь такая борьба не требует отказаться от той морали, которая была вбита гвоздями в твою голову, — напротив, она позволяет и дальше гордо нести ее знамя. В то же время предоставляется возможность открыть двери той тюрьмы, в которой до сих пор томились твои агрессивные и ненавистнические влечения. Таким образом, внутренний конфликт оказывается разрешен: теперь не ты вонючий и грязный, не ты ленивый и недостойный, не ты паразит и тунеядец, — это они, те самые другие, и их не жаль уничтожить.

 

Все авторитарные режимы или националистические движения под личиной защиты народа от его «врагов» и в целях «лучшего переустройства мира» объявляют определенную национальную или общественную группу вне закона, и тогда по отношению к ней уже не действуют никакие моральные нормы. Причем ничто не мешает «борцу за лучший мир» по-прежнему считать себя вполне нравственным, ведь он не для себя старается — для общества.

 

Об этом писал когда-то Наум Коржавин:

 

Наивность!

 

Хватит умиленья! Она совсем не благодать.

 

Наивность может быть от лени,

 

От нежеланья понимать.

 

От равнодушия к потерям.

 

К любви... А это тоже лень.

 

Куда спокойней раз поверить,

 

Чем жить и мыслить каждый день.

 

Так бойтесь тех, в ком дух железный,

 

Кто преградил сомненьям путь.

 

В чьем сердце страх увидеть бездну

 

Сильней, чем страх в нее шагнуть.

 

Таким ничто печальный опыт.

 

Их лозунг — «вера, как гранит!».

 

Такой весь мир в крови утопит,

 

Но только цельность сохранит.

 

Воспитание морали начинается с колыбели. Воспитывается она добротой, а не строгостью. Об этом часто говорится в психоаналитических работах Гельмута Фигдора. Именно доброта отношений уже в первые дни, недели и месяцы жизни младенца закладывает тот фундамент, на котором будут строиться его будущие представления о мире.

 

 

 

Когда упоминается слово «мораль», многие думают прежде всего о сексуальной морали. Да и в десяти заповедях «не прелюбодействуй» стоит перед «не укради». Не станем сейчас вдаваться в историю и социологию, коснемся лишь инфантильной сексуальности.

 

Когда Фрейд делал свои первые психоаналитические открытия, сексуальность была общественным табу. Что же касается природы, то ею сексуальная энергия задумана не просто как фактор, служащий продлению рода, но и как мощный жизненный двигатель. Долгое время считалось, что дети — существа «чистые», то есть асексуальные, и сексуальность появляется в человеке лишь лет этак в четырнадцать — в возрасте, когда замалчивать ее уже практически невозможно. Все, что касалось сексуальности, сопровождалось мощным чувством вины и стыда.

 

Открытие Фрейдом детской сексуальности буквально потрясло мир.

 

Но это не значит, что педагогика сразу взяла на вооружение новые знания об устройстве человеческой души и начала относиться к важнейшим этапам развития ребенка с уважением, то есть без осуждения и без предрассудков. К сожалению, даже в наше психологически «продвинутое» время далеко не все воспитатели понимают важность данной проблемы.

 

Развитие сексуальности начинается с так называемой оральной фазы: мы знаем, что дети все тянут в рот. Именно рот в это время является тем чувственным органом, при помощи которого ребенок исследует мир. Пустышка, раздражая слизистую рта, вызывает приятные ощущения. Нужно ли говорить, что приятные ощущения успокаивают. Особенно важна пустышка при засыпании. Если младенец по каким-либо причинам отвергает пустышку, он скорее всего будет засыпать с пальчиком во рту.

 

К счастью, в наше время подобное случается все реже, тем не менее берегитесь морализирующих тетенек, которые, вздымая к небу руки, начинают вас поучать: это, мол, «разврат» или «от пустышки глупеют» и пр. Если под «развратом» здесь подразумевается своего рода сексуальное удовольствие, то тетеньки эти, пожалуй, недалеки от истины. Чего им, однако, не достает, так это доброго понимания психологического значения сего интимного, чувственного акта. Глупеет человек не от радости и удовольствия, глупеет он от страха. И если пустышка помогает смягчить страхи младенца, то вечная хвала и слава пустышке!

 

На втором году жизни большое психическое значение приобретают анальные переживания. Ребенок испытывает не только удовольствие от процесса испражнения, но и огромный интерес, воспринимая результаты оного как часть своего тела. В то же время это первая его «продукция». Но вот приходит время, когда от него требуют «по заказу» освобождаться от стула, а то, что для него так дорого и приятно, характеризуется взрослыми как «фу!», о чем мы уже говорили. Тогда он начинает себя самого воспринимать как «фу!». Чем строже воспитание чистоплотности (есть матери, которые гордятся тем, что их ребенок уже чуть ли не с восьмимесячного возраста «ходит на горшок», но гордятся они этим напрасно), тем сильнее страдает самолюбие ребенка и его восприятие самого себя. Когда чистоплотность делается неким моральным постулатом, на основе которого измеряется вся личность ребенка («Ты — вонючка!»), это становится страшной обидой.

 

Чем строже воспитание, чем больше ребенок подвергается критике, тем больше вероятность, что, став взрослым (в результате идентификации с агрессором у него часто просто не остается иного психического выхода), он сам станет таким же критиком и последователем такой морали. Или же он будет страдать невыносимым чувством вины, граничащим с суицидальным синдромом.

 

Приблизительно с трехлетнего возраста у детей просыпается интерес к генитальным зонам, начинается фаза так называемой эдиповой влюбленности. Морализирующая, строгая воспитательная позиция по отношению к детскому любопытству и здесь становится большой угрозой развитию личности. Она ранит человеческое достоинство и искажает характер ребенка. Надо без осуждения и чувства стыда, но, конечно же, в щадящей форме удовлетворять детское любопытство. Характерно, если дети видят, что их «щепетильные» вопросы конфузят взрослых, они перестают их задавать. Однако весьма печально, что вместе с тем ребенок может вообще перестать задавать какие бы то ни было вопросы, и это непременно отразится на его любознательности, а значит, и на всем его развитии.

 

 

 

Еще одна «подводная скала» — обращение с детской агрессивностью. Собственно, детская агрессивность всегда была объектом моралистических нападок. Однако нельзя забывать, что агрессивные инстинкты заложены в человеке самой природой, это те психические механизмы, без которых немыслимо само выживание. Что же касается так называемых агрессивных игр, то они как раз помогают испытать своего рода катарсис, давая выход избытку агрессивной энергии.

 

Морализирование здесь опасно, оно лишает ребенка ориентиров и усиливает внутренние конфликты. Наши чувства не слушаются приказов, они просто являются, и против этого бессмысленно воевать. Моральные требования в данном случае вынуждают тебя отказаться от чего-то очень важного, они говорят, что с тобой что-то не в порядке, что как личность ты никуда не годишься и т. д. Все это наносит незаживающие раны самолюбию. Тогда из страха перед потерей любви и привязанности взрослых ребенок начинает вытеснять свои агрессивные влечения. Именно так: он не учится искать и находить дорогу к урегулированию конфликтов (как внешних, так и внутренних), он начинает бояться себя и собственной агрессивности. Тогда эти «опасные» чувства уходят в бессознательное, за что потом будут мстить всю жизнь.

 

 

 

Не случайно Фигдор говорит: даже когда мы что-то требуем или запрещаем детям, мы обязаны заботиться о том, чтобы ребенок и в этот момент не переставал верить, что мы его любим. Нельзя, чтобы он воспринимал наши поступки как исключительно репрессивные, он должен всегда ощущать нашу заинтересованность в нем. Повторяем: хорошее воспитание — это прежде всего хорошие отношения! Важно, чтобы и взрослые, и дети хорошо себя чувствовали в этих отношениях. Добрая мораль прививает детям любовь к морали. Привить мораль поучениями невозможно, даже если она и будет воспринята, то лишь из страха, а значит, в глубине души останется чуждой и ненавистной.

 

В нашем обществе существуют не только запрещающие законы, есть также законы разрешающие. И о таких законах надо то и дело напоминать ребенку, чтобы он знал: законы и мораль защищают не только других, но и его. И существование в рамках законов — юридических и моральных — становится более безопасным. Законы дают ощущение защищенности.

 

Мы должны также уметь дать отпор «педагогическому духу» правильности («Если я все буду делать правильно, мой ребенок всегда будет послушным и довольным жизнью»). Как мы уже говорили, нет такого человека, который всегда и все делал бы правильно. Этот «дух» преграждает путь к осознанию собственных ошибок, что принуждает настаивать на собственной правоте даже тогда, когда мы сами понимаем, что неправы. А другой коварный «дух» нашептывает: «Если ты признаешься в своей неправоте или, не дай Бог, извинишься, ты потеряешь свой авторитет!» При этом ребенок знает о нашей неправоте раньше нас, и такая демонстрация силы становится для него еще одной большой обидой.

 

Так начинается порочная игра: родители из страха потерять авторитет усиливают свои моральные требования, стараясь внушить детям иллюзию родительской непогрешимости, а детям не остается ничего, кроме как покориться, сглотнув слезу несправедливости. Но мы ошибаемся, если думаем, что таким образом мы завоюем авторитет, — скорее наоборот. С маленькими детьми это еще проходит, но когда ребенок станет постарше, ничто уже не сможет спасти его от разочарования в нас. Тогда он поставит под сомнение и те моральные ценности, которые мы пытаемся ему привить.

 

Идеализация — тоже весьма опасная штука: и за нею неизбежно следует разочарование. Поэтому надо уметь признавать свои ошибки, надо уметь извиняться — и перед детьми тоже. От этого двойная польза. Во-первых, когда я открыто сожалею, что в жизни не получается всегда и все делать так, чтобы все были счастливы и довольны, ребенку легче сносить неизбежные обиды детства. А во-вторых, показывая, что я тоже всего лишь человек и тоже делаю ошибки, я облегчаю ему его идентификацию со мной и избавляю от чувства неполноценности, неизбежного в тех случаях, когда ребенок вынужден сравнивать себя с «идеальными» родителями.

 

Существует мнение, будто детство — это исключительно счастливая пора. Если бы ваш ребенок умел выразить словами свои мысли и чувства, он сказал бы вам, какой насмешкой звучит это для него.

 

У большинства из нас довольно трудная жизнь. Мы вынуждены много работать, а забота о детях часто отнимает последние силы, так что ничего удивительного, если мы порой позавидуем собственным детям. Нам ведь тоже хотелось бы, чтобы кто-то хоть изредка заботился о нас. В такой ситуации немудрено потерять способность проникаться переживаниями ребенка. Но если мы остановимся на минуту и задумаемся, если мы постараемся поставить себя на место ребенка, мы увидим, что жизнь нелегкая и у него. Прежде всего, это ранящее бесправие, эта зависимость и вечная подчиненность. Ты то и дело должен исполнять то, что тебе говорят эти взрослые, а тебя никто не спрашивает. День твой состоит из одних отказов. Утром тебя вытаскивают из теплой постели, заставляют одеваться, чистить зубы и тащат в сад, куда тебе идти совершенно не хочется. Воспитательница постоянно занята только другими, на тебя у нее времени нет, и здесь тоже надо то и дело подчиняться и покоряться. Вечером маму не дождешься, а когда она приходит, у нее все равно нет времени для тебя... И так далее, и так далее... Вот такая счастливая пора!

 

Кто станет смеяться над этими детскими бедами, тому, может быть, не стоило заводить детей или выбирать себе профессию воспитателя.

 

Слава Богу, в нашей жизни есть и радости, и удовольствия, мы хотим надеяться, что они есть. И если их больше, чем огорчений, если в нашей жизни любовь не просто присутствует невидимкой, а дает себя почувствовать, то это уже немало.

 

Не стоит прибегать к морализирующим поучениям. Вместо этого давайте не отказываться ни от одной самой малой возможности удовлетворить желания ребенка, и прежде всего, его потребность в ласке и внимании, в заинтересованном общении. Этого невозможно заменить никакими самыми дорогими подарками.

 

Уважительные беседы с ребенком дают ему почувствовать себя полноценным человеком, «как взрослый». Без этих детских ощущений он навсегда внутри останется маленьким, бесправным ребенком, до которого никому на свете нет дела.

 

 

 

Нельзя забывать, что за морализирующей позицией родителей или педагогов нередко скрываются собственные агрессивные влечения по отношению к детям. Тот, кто в детстве на себе познал морализирующее воспитание, невольно передает его дальше. Вытесненная боль находит себе легальный выход в таких «педагогических теориях», как: «Нельзя позволять детям все!», «Дети должны слушаться старших!», «Хорошие дети не противоречат старшим!», «Воспитанные дети никогда не станут дотрагиваться до своих гениталий!» и т. д. и т. д. Эти «моральные убеждения» дают выход собственной агрессивности без необходимости считать себя плохим человеком: ведь «я не для себя стараюсь», а для них, чтобы они выросли хорошими людьми.

 

Жестокость порождает жестокость. Бездушное морализирование — это тоже жестокость. Жестокость по отношению к человеческой природе и личности.

 

Какими нам хотелось бы видеть наших детей? Способными влюбляться, умеющими прощать, стремящимися к творческому полету души, не боящимися конфликтов и умеющими бесстрашно их разрешать, проявляющими терпимость к человеческим слабостям, способными прийти на помощь, проявить солидарность — короче, любящими себя и других. Именно в этом и заключается способность к счастью.

 

Ребенок никогда не научится уважать других и себя, если его собственные чувства никого никогда не интересовали. Для того чтобы мораль — в лучшем смысле этого слова — стала частью его личности, чтобы именно она не позволяла совершать жестоких поступков, даже если они вдруг окажутся разрешены законом, она должна быть доброй. Для этого ребенок должен иметь возможность поверить, что защищает она не только других, но и его самого. Эта мораль относится с уважением к его чувствам, влечениям и потребностям.

 

Фигдор подчеркивает важность воспитания сильной личности. Но каким образом воспитывается такая личность?

 

Прежде всего, необходимо с уважением относиться к переживаниям ребенка, принимать их всерьез и показывать сочувствие. Замечания вроде: «Что за глупости!», «Это для твоего же блага!», «Не твоего ума дело» — необходимо просто забыть. Достаточно уже того, что наша власть в любом случае объективно достаточно велика, не следует лишний раз ее демонстрировать.

 

Уважать также следует самостоятельные отношения ребенка с другими людьми (с воспитательницей, с детьми в детском саду, со знакомыми и родственниками; если родители разведены, с разведенным отцом). Если эти отношения поощряются, если от ребенка не требуют абсолютной верности (например, только маме), он начинает ощущать себя самостоятельной личностью, а не каким-то там «довеском» или «аппендиксом».

 

Итак, формирование сильной личности происходит прежде всего на основе уважения. Ребенок должен знать: его уважают даже тогда, когда он раздражен или зол. Нельзя осуждать чувства или проявлять к ним пренебрежение. Агрессивные поступки, конечно, надо запрещать, но чувства имеют право быть!

 

Когда мальчик то и дело слышит от матери или воспитательницы сентенции на тему, какие ужасные и никчемные эти мужчины, он либо сожалеет о том, что родился этим самым мужчиной, либо ненавидит в ответ всех женщин. Огульные осуждения в адрес «этих баб» (последим за собой: как часто сами женщины высказывают осуждение в адрес той половины населения земного шара, к которой принадлежат сами) тоже не облегчают детям задачи формирования сильной личности.

 

В этой главе мы постарались дать толчок вашим собственным размышлениям о морали и морализации. Есть много вопросов, на которые человек может ответить себе только сам.